Но, откровенно говоря, несмотря на то, что я сильно разочарован, я не сильно удивлён. Наш провал произошёл не сегодня, и даже не вчера. И на фоне гигантской трагедии, причиной которой стали мы, как государство, как общество, трагедии, в результате которой погибли уже сотни тысяч людей, а жертвами в той или иной степени стали и вовсе миллионы людей, трагедии, которая которая разъедает последние остатки правовых институтов в нашей стране и позволяет консолидироваться безграничной авторитарной власти, всё это кажется уже не таким впечатляющим и удивительным. Но от того не менее грустно. Грустно и от количества невинных жертв, и от осознания того, что эта очередная трагедия является логичным следствием трагедий предыдущих. Не будь Россия вовлечена в защиту диктаторского режима Башара Асада в Сирии, не будь бесконтрольного распространения оружия с фронта, не будь сосредоточения всего внимания и ресурсов государства на борьбе с соседней страной и “внутренними врагами”, не будь параноидального противостояния с западом, быть может трагедии 22 марта и вовсе бы не произошло, и все эти люди сегодня были бы живы.
Тем не менее, вместо того, чтобы вместе прорабатывать причины случившегося, думать о том, как мы оказались в этой точке и что сделали не так, с подачи имитирующий бурную деятельность власти мы теперь обсуждаем допустимость отрезания ушей подозреваемым в терроризме и возможность возвращения смертной казни – одного из страшнейших явлений нашей истории. Власти учуяли во многом естественную в такой ситуации жажду крови и воспользовались этим низменным инстинктом, чтобы о реальных причинах мы не думали. Желание же говорить о сути проблемы лицемерно стигматизируется как пособничество террористам и пляски на костях жертв.
Власть также учуяла и искреннее желание людей выразить скорбь, которое одновременно является для неё и возможностью и риском. Скорбь можно использовать для улучшения имиджа, но вместе с тем, неконтролируемая скорбь может быть стимулом к самодеятельности, которую власть воспринимает для себя как угрозу. Поэтому не удивительно, что и мемориалы и траурные мероприятия сразу попали под административно-централизованный контроль властей, вплоть до того, что для участия в них в отдельных случаях, несмотря на достаточное количество подлинно скорбящих людей, начали привлекать зависимых бюджетников. Даже в такой трагичной ситуации власть не может отказаться от привычных способов работы. Власть сама определит кто, как и где будет скорбеть. Это оскорбительно уже само по себе, но на фоне того, как диаметрально противоположно она реагировала на траурные мероприятия в связи со смертью Навального – присылала полицейские полки к потенциальным местам возложения цветов, рушила мемориалы, запрещала собрания, вычисляла, угрожала и преследовала участников по камерам – её траурный порыв сейчас выглядит и вовсе издёвкой.
В итоге, нужные вопросы общество так и не задало, требования не предъявило. Стимула к изменению у власти нет, напротив, ситуация только проявила полнейшее отсутствие контроля её действий со стороны общества. Сложно по прошествии стольких лет автократизации требовать от общества многого, но от этого факт не меняется. Общество поплачет по поводу убиенных в бессмысленной мясорубке 22 марта и будет дальше с прежней индифферентностью наблюдать за всё новыми смертями в мясорубке “осмысленной”. Будет вымещать всю справедливую злобу на убивающих мирных людей исламских террористах и по-прежнему не будет замечать убивающих мирных людей зеков-ветеранов, помилованных ради великой битвы с выдуманным злом.
Но, откровенно говоря, несмотря на то, что я сильно разочарован, я не сильно удивлён. Наш провал произошёл не сегодня, и даже не вчера. И на фоне гигантской трагедии, причиной которой стали мы, как государство, как общество, трагедии, в результате которой погибли уже сотни тысяч людей, а жертвами в той или иной степени стали и вовсе миллионы людей, трагедии, которая которая разъедает последние остатки правовых институтов в нашей стране и позволяет консолидироваться безграничной авторитарной власти, всё это кажется уже не таким впечатляющим и удивительным. Но от того не менее грустно. Грустно и от количества невинных жертв, и от осознания того, что эта очередная трагедия является логичным следствием трагедий предыдущих. Не будь Россия вовлечена в защиту диктаторского режима Башара Асада в Сирии, не будь бесконтрольного распространения оружия с фронта, не будь сосредоточения всего внимания и ресурсов государства на борьбе с соседней страной и “внутренними врагами”, не будь параноидального противостояния с западом, быть может трагедии 22 марта и вовсе бы не произошло, и все эти люди сегодня были бы живы.
Тем не менее, вместо того, чтобы вместе прорабатывать причины случившегося, думать о том, как мы оказались в этой точке и что сделали не так, с подачи имитирующий бурную деятельность власти мы теперь обсуждаем допустимость отрезания ушей подозреваемым в терроризме и возможность возвращения смертной казни – одного из страшнейших явлений нашей истории. Власти учуяли во многом естественную в такой ситуации жажду крови и воспользовались этим низменным инстинктом, чтобы о реальных причинах мы не думали. Желание же говорить о сути проблемы лицемерно стигматизируется как пособничество террористам и пляски на костях жертв.
Власть также учуяла и искреннее желание людей выразить скорбь, которое одновременно является для неё и возможностью и риском. Скорбь можно использовать для улучшения имиджа, но вместе с тем, неконтролируемая скорбь может быть стимулом к самодеятельности, которую власть воспринимает для себя как угрозу. Поэтому не удивительно, что и мемориалы и траурные мероприятия сразу попали под административно-централизованный контроль властей, вплоть до того, что для участия в них в отдельных случаях, несмотря на достаточное количество подлинно скорбящих людей, начали привлекать зависимых бюджетников. Даже в такой трагичной ситуации власть не может отказаться от привычных способов работы. Власть сама определит кто, как и где будет скорбеть. Это оскорбительно уже само по себе, но на фоне того, как диаметрально противоположно она реагировала на траурные мероприятия в связи со смертью Навального – присылала полицейские полки к потенциальным местам возложения цветов, рушила мемориалы, запрещала собрания, вычисляла, угрожала и преследовала участников по камерам – её траурный порыв сейчас выглядит и вовсе издёвкой.
В итоге, нужные вопросы общество так и не задало, требования не предъявило. Стимула к изменению у власти нет, напротив, ситуация только проявила полнейшее отсутствие контроля её действий со стороны общества. Сложно по прошествии стольких лет автократизации требовать от общества многого, но от этого факт не меняется. Общество поплачет по поводу убиенных в бессмысленной мясорубке 22 марта и будет дальше с прежней индифферентностью наблюдать за всё новыми смертями в мясорубке “осмысленной”. Будет вымещать всю справедливую злобу на убивающих мирных людей исламских террористах и по-прежнему не будет замечать убивающих мирных людей зеков-ветеранов, помилованных ради великой битвы с выдуманным злом.
BY Чай с Ромашкой
Warning: Undefined variable $i in /var/www/tg-me/post.php on line 280
Telegram is riding high, adding tens of million of users this year. Now the bill is coming due.Telegram is one of the few significant social-media challengers to Facebook Inc., FB -1.90% on a trajectory toward one billion users active each month by the end of 2022, up from roughly 550 million today.
How Does Bitcoin Mining Work?
Bitcoin mining is the process of adding new transactions to the Bitcoin blockchain. It’s a tough job. People who choose to mine Bitcoin use a process called proof of work, deploying computers in a race to solve mathematical puzzles that verify transactions.To entice miners to keep racing to solve the puzzles and support the overall system, the Bitcoin code rewards miners with new Bitcoins. “This is how new coins are created” and new transactions are added to the blockchain, says Okoro.
